Пригласи меня войти  - Дженнифер МакМахон

Но потом я слышу его шаги в гостиной. И голос Джейсона:

– Папа, что ты делаешь с «Милой Мелиссой»?

И снова смех, этот пустой призрачный смех в коридоре. Я срываюсь на бег из кухни в гостиную; я двигаюсь быстрее, чем когда-либо в своей жизни. Из кухни, мимо кладовой, спален и ванной с подтекающими кранами, в гостиную, где Сэм стоит у каминной полки с маленьким серебристым пистолетом в руке. Его смех превращается в монотонный напев, в котором я начинаю различать слова.

– С нами покончено, – говорит Сэм. – Мы все обречены.

Я шагаю к нему с распахнутыми руками.

– Сэм, – говорю я. – Мой дорогой Сэм.

Он поднимает пистолет и начинает стрелять.

23 августа 2015 года

– Папа, – сказала Олив через респиратор. Они очищали старую штукатурку и обивку в ее спальне, и в воздухе плавали облака пыли. Это было как-то странно, поскольку вчера Олив весь день помогала Нату и Элен навешивать внутреннюю обшивку в их доме. Сегодня они приступили к изоляции и первичной отделке. А сейчас Олив уничтожала старую, вполне нормальную стену. Это была единственная стена, которую она надеялась сохранить, но отец настоял на переделке: было бы нелепо иметь ровные контуры трех стен и старую бугристую штукатурку на четвертой. Олив говорила ему, что сохранить старую стену – это нормально и даже здорово (она даже предложила подчеркнуть разницу, выкрасив ее в другой цвет), но отец сказал:

– Твоя мама всегда говорила: «Нет смысла браться за работу, если ты делаешь ее не до конца».

Кто стал бы спорить с ее мамой?

Олив решила работать как можно быстрее, чтобы разобрать свою комнату и поскорее собрать ее обратно. Но работа затянулась. И пришлось снести стену ванной и заново проложить водопроводные трубы, которые начали протекать. Потом отец решил, что пора выкрасить гостиную, и они нанесли уже два слоя краски, когда он решил, что маме это совсем не понравится, а потом попробовали голубой оттенок, который он тоже не одобрил. Олив настояла на том, чтобы сделать перерыв в гостиной и вернуться к работе над ее спальней. Если отец не захочет помогать, она сама закончит работу. После окончания школы Олив ночевала на просевшем диване в гостиной и желала вернуть свою комнату обратно. Олив могла жить в доме с постоянным ремонтом, только если имела собственное убежище, где все находилось на месте. «Глаз бури».

– В чем дело, Олли?

– Просто я думала. Знаешь, о… – Олив помедлила, не уверенная, что стоит продолжать. Это знание было наиболее болезненным для ее отца. Он тоже хотел знать правду. – …о маме. О том, как обстояли дела перед ее уходом.

Отец стиснул зубы. Он не надевал респиратор, когда работал, поэтому Олив видела жесткие мышцы лица, ходившие под туго натянутой, небритой кожей, покрытой тонким слоем известковой пыли. Отец выглядел как призрак.

– И что? – Он занес кувалду для очередного удара.

– Думаю, ей пришлось многое пережить. Она рассказывала тебе, куда она ходила и с кем встречалась?

– Нет, Олли. А когда рассказывала, то очень смутно, в самых общих чертах. Вместе с Рили или с ее «друзьями». – Отец немного помедлил. – Отчасти я понимал, что она лжет, но не хотел правды.

– А в чем тут правда?

Он скривился и покачал головой, явно не желая говорить об этом.

– Но что, если это неправда? Если это обычные слухи?

– Прекрати, – сказал он.

– Но, папа… что, если ничего плохого не было? Что, если она…

– Она уходила из дома в одной одежде, а возвращалась в другой! – Глаза отца гневно блеснули. – Она говорила мне, что находится вместе с Рили, хотя я прекрасно знал, что это ложь, поскольку сама Рили звонила нам домой, искала ее и удивлялась, почему она не пришла на встречу. Иногда она вообще не ночевала дома, Олли. Я заставал ее, когда она тайком приходила на рассвете. Как еще это можно объяснить? – Он покачал головой. – Мне очень жаль, Олли. Мне действительно жаль, но это правда.

– Я поговорила с Сильвией, маминой подругой, которая работает в баре «Таверны Рози», и теперь знаю, что мама по меньшей мере один раз ночевала у нее.

Отец повернулся к стене и отодрал рукой кусок отслоившейся штукатурки.

– Это правда?

– Сильвия также упоминала о клубе, в котором тогда состояла мама. Тебе что-нибудь известно об этом?

Олив размышляла, стоит ли упоминать имя Дикки Барнса, но решила, что это плохая идея; она уже знала, что отец думает о Дикки, и не хотела лишний раз расстраивать его.

– Возможно, она имела в виду танцевальный клуб или что-то в этом роде, – с отвращением произнес отец. – Громкая музыка и дешевая выпивка, твоей маме нравятся такие места.

Он снова выпятил челюсть, как будто что-то крепко держал в зубах и старался не уронить это.

Олив знала, что когда-то ее родители проводили вечера в городе: ужинали в стейк-хаусе Бэра, потом иногда ходили в кино, заглядывали в «Таверну Рози», чтобы посмотреть матч «Рэд Сокс» на большом экране, или встречались с друзьями отца из городской команды после игры в футбол. Он раньше играл в футбол, но перестал из-за больного колена. Но Олив не могла припомнить ни одного раза, когда они отправлялись на танцы или в какой-то клуб. Такие визиты были типичны для вечерних встреч матери и Рили, либо мама уезжала одна и встречалась со старыми знакомыми. Может быть, даже с прежними ухажерами, если верить слухам.

Олив покачала головой:

– Думаю, Сильвия имела в виду что-то другое.

– Ну, хорошо: твоя мама никогда не говорила мне о каком-то клубе. Она была не из тех, кто вступает в разные общества, понимаешь? – Отец повернулся к Олив и посмотрел ей в глаза.

Олив кивнула. Она прекрасно понимала, что он имеет в виду. Ее мать никогда не вызывалась добровольцем в общества взаимопомощи и не пекла пирожные для распродаж школьной выпечки. Когда Олив умоляла о вступлении в группу герлскаутов в третьем классе, потому что ее лучшая подруга Дженна записалась туда, мать ответила отказом: «Что ты собираешься там делать, Олли? – спросила она. – Сидеть и плести ожерелья из макарон или продавать печенье с группой девочек в одинаковой форме? Соревноваться за значки? В таких группах детей учат отказываться от своей индивидуальности и быть такими же, как все. Но ты же этого не хочешь, правда?»

Тогда Олив покачала головой, но это была ложь. Втайне ей хотелось быть похожей на других девочек, смешаться с ними, испытать ощущение принадлежности к обществу.

Мама была независимой личностью, яркой индивидуалисткой, которая любила сиять и блистать в любом обществе. А Олив просто хотела вписаться в окружение и слиться с фоном.

– Ты представляешь, Олли, какая ты особенная? – спросила мама однажды вечером, незадолго до ухода.

Олив пожала плечами и подумала: «Только не я. Я вообще не особенная». Но перечить не хотелось. Мама сидела на краю ее кровати и укладывала дочку спать, хотя Олив была уже слишком взрослой для этого.